Кулачество как класс. Чем отличались кулаки от зажиточного крестьянина.

В комментах обнаружил что некоторые хотят голосовать за Грудинина — либераста от КПРФ, латифундиста, пытающегося косить под честного и работящего крестьянина.

Фанатам Грудинина посвящается:

https://aloban75.livejournal.com/1338762.html

На всякий случай скопировал статью в этот блог.

От себя добавлю что слово «мироед» происходит от слова «мир», которое означало крестьянскую общину. Изначально мироедами назывались крестьяне, урвавшие в результате столыпинской реформы лучшие куски общинной земли и затем вышедшие из общины. Они как бы объели мир (общину). В этом была основная причина первоначального социального расслоения среди крестьян, а не в том что одни ленивые, а другие работящие. А дальше мироедство приобрело форму, описанную в статье.

Виталий Календарев

Кулачество как класс. Чем отличались кулаки от зажиточного крестьянина.

Двоюродные братья историков — физики — любую дискуссию начинают со слов «договоримся о терминах». Историки прекрасно обходятся без этого. А жаль. Иногда бы стоило. Вот, например, кто такой кулак? Ну, тут и думать нечего: это «справный», трудолюбивый хозяин, безжалостно разоренный и уничтоженный машиной сталинской коллективизации. Да, но за каким лешим машине коллективизации уничтожать «справного» хозяина, который ей не конкурент и не помеха? Хозяйствует он на своих десяти-двадцати десятинах обочь колхоза — и пусть себе хозяйствует, а хочет — идет в колхоз. Зачем его разорять?

Не иначе, как из инфернальной злобы — ибо экономического ответа здесь нет. Его и не будет, потому что в директивах власти СССР постоянно повторяли: не путать кулаков и зажиточных крестьян! Стало быть, разница между ними имелась, причем видная невооруженным глазом.

Так что же видел невооруженный глаз полуграмотного уездного секретаря такого, чего не видно нынешнему остепенному историку? Давайте вспомним школьный марксизм — те, кто еще успел поучиться в советской школе. Как определяется класс? И память на автомате выдает: отношением к средствам производства. Чем отношение к средствам производства справного хозяина отличается от отношения середняка? Да ничем! А кулака?

Ну, раз его собирались уничтожить «как класс», стало быть, он являлся классом, и это отношение как-то отличалось.

Вечно напутают эти горожане! Так кто же такие кулаки?

Этот вопрос заботил и советское руководство. Например, Каменев в 1925 году утверждал, что кулацким является любое хозяйство, имеющее свыше 10 десятин посева. Но 10 десятин в Псковской области и в Сибири — это совершенно разные участки. Кроме того, 10 десятин на семью из пяти человек и из пятнадцати — это тоже две большие разницы.

Молотов, отвечавший в ЦК за работу в деревне, в 1927 году относил к кулакам крестьян, арендующих землю и нанимающих сроковых (в отличие от сезонных) рабочих. Но арендовать землю и нанимать рабочих мог и середняк — особенно первое.

Предсовнаркома Рыков к кулацким относил хорошо обеспеченные хозяйства, применяющие наемный труд, и владельцев сельских промышленных заведений. Это уже ближе, но как-то все расплывчато. Почему бы крепкому трудовому хозяину не иметь, например, мельницу или маслобойню?

Что объединяет Каменева, Молотова и Рыкова? Только одно: все трое — урожденные горожане. А вот «всесоюзный староста» Михаил Иванович Калинин, по происхождению крестьянин, дает совершенно другое определение. На заседании Политбюро, посвященном кооперации, он говорил: «Кулаком является не владелец вообще имущества, а использующий кулачески это имущество, т.е. ростовщически эксплуатирующий местное население, отдающий в рост капитал, использующий средства под ростовщические проценты».

Неожиданный поворот, не так ли? И Калинин в таком подходе не одинок. Нарком земледелия А.П.Смирнов еще в 1925 году писал в «Правде», которая служила основным практическим, корректирующим руководством для местных деятелей: «Мы должны в зажиточной части деревни ясно разграничить два типа хозяйства. Первый тип зажиточного хозяйства чисто ростовщический, занимающийся эксплуатацией маломощных хозяйств не только в процессе производства (батрачество), а главным образом путем всякого рода кабальных сделок, путем деревенской мелкой торговли и посредничества, всех видов «дружеского» кредита с «божескими» процентами. Второй тип зажиточного хозяйства — это крепкое трудовое хозяйство, стремящееся максимально укрепить себя в производственном отношении…»

Вот это уже совсем другое дело! Не только и не столько эксплуататор батраков, но деревенский мелкий торговец, посредник в сделках и, главное — ростовщик.

Сельское ростовщичество — явление совершенно особое. Деньги в рост на селе практически не давали. Там была принята система натурального ростовщичества — расчет по кредитам шел хлебом, собственным трудом или какими-либо услугами. (Забегая вперед: именно поэтому так называемые «подкулачники» — «группа влияния» кулака — это, в основном, беднота.) И в любой деревне все жители отлично знали, кто просто дает в долг (даже и под процент, коли придется), а кто сделал это промыслом, на котором богатеет.

Технология мироедства

Яркая картина такого промысла нарисована в письме в журнал «Красная деревня» некоего крестьянина Филиппа Овсеенко. Начинает он, впрочем, так, что не подкопаешься.

«…Про кулака кричат, что он такой-сякой, но только как не вертись, а кулак всегда оказывается и запасливым, и старательным, и налоги больше других платит. Кричат, что, мол, крестьяне не должны пользоваться чужим трудом, нанимать работника. Но на это я должен возразить, что это совсем неправильно. Ведь для того, чтобы сельское хозяйство нашему государству поднять, умножить крестьянское добро, надо засевы увеличить. А это могут сделать только хозяева зажиточные… И что у крестьянина есть работник, из этого только государству польза и потому оно таких зажиточных должно в первую голову поддержать, потому они — опора государства. Да и работника тоже жалко, ведь если ему работу не дать, ее не найти, а и так много безработных. А при хозяйстве ему хорошо. Кто даст в деревне работу безработному, либо весной кто прокормит соседа с семьей».

Узнаете аргументацию? Риторика «социального партнерства» за 90 лет почти не изменилась. Но это, впрочем, только присказка, а вот и сказка началась — о том, как именно добрый человек соседа с семьей кормит…

«Есть много и других горе-горьких крестьян: либо лошади нет, либо засеять нечем. И их мы тоже выручаем, ведь сказано, что люби ближних своих, как братьев. Одному лошадку на день дашь, либо пахать, либо в лес съездить, другому семена отсыпешь. Да ведь даром-то нельзя давать, ведь нам с неба не валится добро. Нажито оно своим трудом. Другой раз и рад бы не дать, да придет, прям причитает: выручи, мол, на тебя надежда. Ну, дашь семена, а потом снимаешь исполу половинку — это за свои-то семена. Да еще на сходе кулаком назовут, либо эксплуататором (вот тоже словечко). Это за то, что доброе христианское дело сделаешь…»

Исполу — это за половину урожая. При урожайности в 50 пудов с десятины получается, что «благодетель» дает ближнему своему семена взаймы из расчета 100 % за три месяца, в 35 пудов — 50%. Бальзаковский Гобсек от зависти удавился бы. Он, кстати, еще не упомянул, что берет за лошадь. А за лошадь полагалась отработка — где три дня, а где и неделя за день. Христос, если мне память не изменяет, вроде бы как-то иначе учил…

«Выходит иначе: другой бьется, бьется и бросит землю, либо в аренду сдаст. Каждый год ему не обработать. То семена съест, то плуга нет, то еще что-нибудь. Придет и просит хлеба. Землю, конечно, возьмешь под себя, ее тебе за долги обработают соседи и урожай с нее снимешь. А хозяину старому что ж? Что посеял, то и пожнешь. Кто не трудится — тот не ест. И притом сам добровольно землю отдал в аренду в трезвом виде. Ведь опять не возьми ее в аренду, она бы не разработана была, государству прямой убыток. А так я опять выручил — посеял ее, значит мне за это должны быть благодарны. Да только где там! За такие труды меня еще и шельмуют… Пусть все знают, что кулак своим трудом живет, свое хозяйство ведет, соседей выручает и на нем, можно сказать, государство держится. Пусть не будет в деревне названия «кулак», потому что кулак — это самый трудолюбивый крестьянин, от которого нет вреда, кроме пользы, и эту пользу получают и окружные крестьяне и само государство».

Из этого душещипательного письма ясно, почему крестьяне зовут кулака мироедом. В нем, как в учебнике, расписана почти вся схема внутридеревенской эксплуатации. Весной, когда в бедных хозяйствах не остается хлеба, наступает время ростовщика. За мешок зерна на пропитание голодающего семейства бедняк в августе отдаст два мешка. За семенной хлеб — половину урожая. Лошадь на день — несколько дней (до недели) отработки. Весной за долги или за пару мешков зерна кулак берет у безлошадного соседа его надел, другие соседи за долги это поле обрабатывают, а урожай целиком отходит «доброму хозяину». За экономической властью над соседями следует и политическая власть: на сельском сходе кулак автоматически может рассчитывать на поддержку всех своих должников, проходит в сельский совет сам или проводит туда своих людей и так делается подлинным хозяином села, на которого теперь уже никакой управы нет.

Ну, вот это — совсем другое дело. Это уже класс, который свои средства производства использует совсем не так, как середняк. И вот вопрос: останется ли такой «благодетель» равнодушным к колхозу, который кооперирует бедную часть села, вышибая тем самым из-под него кормовую базу?

Жадность сгубила

Еще одна «классовая» примета кулака — его специфическое участие в хлебной торговле. Накапливая у себя большие массы хлеба, кулаки совершенно не выпускали их на рынок, сознательно взвинчивая цены. В тех условиях это была фактически работа по организации голода, так что 107-я статья по таким гражданам просто плакала.

…В январе 1928 года, в самый разгар «хлебной войны», члены Политбюро разъехались по стране, руководить хлебозаготовками. 15 января Сталин отправился в Сибирь. Вот что он говорил в выступлениях перед партийными и советскими работниками: «Вы говорите, что план хлебозаготовок напряженный, что он невыполним. Почему невыполним, откуда вы это взяли? Разве это не факт, что урожай у вас в этом году действительно небывалый? Разве это не факт, что план хлебозаготовок в этом году по Сибири почти такой же, как в прошлом году?»

Обратите внимание: жалоба на невыполнимость планов — это, похоже, лейтмотив всех хлебозаготовительных кампаний. Причина понятна: пожалуешься, авось план и скостят.

«…Вы говорите, что кулаки не хотят сдавать хлеба, что они ждут повышения цен и предпочитают вести разнузданную спекуляцию. Это верно. Но кулаки ждут не просто повышения цен, а требуют повышения цен втрое в сравнении с государственными ценами. Думаете ли вы, что можно удовлетворить кулаков? Беднота и значительная часть середняков уже сдали государству хлеб по государственным ценам. Можно ли допустить, чтобы государство платило втрое дороже за хлеб кулакам, чем бедноте и середнякам?»

Сейчас такие действия караются в соответствии с антимонопольным законодательством, и никто почему-то не жалуется. Может быть, дело в аллергии на термины?

«…Если кулаки ведут разнузданную спекуляцию на хлебных ценах, почему вы не привлекаете их за спекуляцию? Разве вы не знаете, что существует закон против спекуляции — 107 статья Уголовного Кодекса РСФСР, в силу которой виновные в спекуляции привлекаются к судебной ответственности, а товар конфискуется в пользу государства? Почему вы не применяете этот закон против спекулянтов по хлебу? Неужели вы боитесь нарушить спокойствие господ кулаков?!..

Вы говорите, что ваши прокурорские и судебные власти не готовы к этому делу… Я видел несколько десятков представителей вашей прокурорской и судебной власти. Почти все они живут у кулаков, состоят у кулаков в нахлебниках и, конечно, стараются жить в мире с кулаками. На мой вопрос они ответили, что у кулаков на квартире чище и кормят лучше. Понятно, что от таких представителей прокурорской и судебной власти нельзя ждать чего-либо путного и полезного для Советского государства…»

Вот и нам тоже так кажется почему-то…

«Предлагаю:

а) потребовать от кулаков немедленной сдачи всех излишков хлеба по государственным ценам;

б) в случае отказа кулаков подчиниться закону — привлечь их к судебной ответственности по 107 статье Уголовного Кодекса РСФСР и конфисковать у них хлебные излишки в пользу государства с тем, чтобы 25% конфискованного хлеба было распределено среди бедноты и маломощных середняков по низким государственным ценам или в порядке долгосрочного кредита».

Тогда же, в январе, Сибирский крайком постановил: дела по ст. 107 расследовать в чрезвычайном порядке, выездными сессиями народных судов в 24 часа, приговоры выносить в течение трех суток без участия защиты. На том же заседании было принято решение о выпуске циркуляра краевого суда, краевого прокурора и полпреда ОГПУ, который, в частности, запрещал судьям выносить оправдательные или условные приговоры по 107-й статье.

Определенным «смягчающим обстоятельством» для властей может служить лишь уровень коррупции — без циркуляра прикормленные правоохранители вообще бы ничего делать не стали. Кроме того, 107-я статья начинала применяться, когда размер товарных излишков в хозяйстве превышал 2000 пудов. Как-то трудновато представить себе возможность следственной или судебной ошибки в случае, если в амбаре у хозяина находится 32 тонны хлеба. Что, складывали по зернышку и не заметили, как накопилось? Даже с учетом того, что впоследствии этот размер был снижен — в среднем конфискации составили 886 пудов (14,5 тонн) — все равно трудно.

Впрочем, учитывая пустячный срок лишения свободы по 107-й статье — до одного года (вообще-то до трех, но это в случае сговора торговцев, а ты попробуй-ка этот сговор докажи), основной мерой наказания являлась как раз конфискация излишков. Не хотели продавать хлеб — отдадите даром.

Откуда столько хлеба?

Как видим, ничего необычного в этом нет. В чрезвычайных ситуациях даже самые рыночные из рыночных государств наступают на горло собственной песне и вводят законы против спекуляции — если не хотят, чтобы их население в массовом порядке умирало с голоду. На практике проблема решается просто: если правительство любит взятки больше, чем боится голодных бунтов — законы не вводятся, если мало дают или страшно — вводятся. Даже Временное правительство, коррумпированное до последнего предела, и то попыталось реализовать хлебную монополию — правда, не сумело. А большевистский Совнарком сумел — собственно, в этом вся разница и отсюда вся обида на них «братьев-социалистов» по части аграрной политики.

Но вернемся к нашим кулакам. Давайте немного посчитаем. При урожайности в 50 пудов с десятины 800 пудов — это 18 десятин. Плюс к тому еще собственное потребление хозяев, прокорм батраков и скота, семенной фонд — что при крупном хозяйстве потянет десятин, скажем, на семь. Итого — 25 десятин. В 1928 году наделы в 25 десятин и выше имели всего 34 тыс. хозяйств — меньше, чем по одному на деревню. А кулацкими признавались около 3% хозяйств, т.е. 750 тыс. И ведь многие имели не 800 пудов, а тысячи, а то и десятки тысяч. Откуда, интересно, взял Сталин цифру, которую назвал в Сибири? «Посмотрите на кулацкие хозяйства: там амбары и сараи полны хлеба, хлеб лежит под навесами ввиду недостатка мест хранения, в кулацких хозяйствах имеются хлебные излишки по 50-60 тысяч пудов на каждое хозяйство, не считая запасов на семена, продовольствие, на корм скоту…» Где он нашел хозяйства с такими запасами? На Дону, в Терском крае, на Кубани? Или это поэтическое преувеличение? Но даже если уменьшить озвученную им цифру на порядок, все равно получается по 5-6 тыс. пудов.

Но тут важнее другой вопрос. Даже если речь идет о 800 пудах — откуда столько хлеба? С собственного поля? Не было в СССР такого количества таких полей. Так откуда?

Ответ, в общем-то, лежит на поверхности. Во-первых, не стоит забывать о натуральном ростовщичестве, которым была опутана деревня. Все эти «благодарности», отдача долгов «исполу», аренда земли и отработка за долги, мешок за мешком, ложились в амбары сотнями и тысячами пудов. А во-вторых, давайте задумаемся: как в деревне проходила продажа зерна? Это хорошо, если ярмарка расположена на краю села, так что свои несколько мешков туда можно отнести на горбу. А если нет? И лошади тоже нет, так что и вывезти не на чем? Впрочем, пусть даже и есть сивка — так охота ли гонять ее за десятки верст с десятью пудами? А деньги между тем нужны — налог заплатить, да и купить хоть что-то, да надо.

Между маломощным крестьянином и рынком обязан существовать деревенский скупщик зерна — тот, который, в свою очередь, будет иметь дело с городским оптовиком. В зависимости от сочетания жадности и деловитости он может давать односельчанам или чуть больше, или чуть меньше государственной цены — так, чтобы эта копейка не заставила неимущего крестьянина ехать на базар или на ссыппункт.

Деревенский кулак просто не мог не быть скупщиком хлеба — разве можно упускать такой доход. Впрочем, он таковым и был. Процитируем снова донесение ОГПУ — всевидящего ока советского правительства: «Нижне-Волжский край. В Лысогорском районе Саратовского округа кулаки и зажиточные занимаются систематической спекуляцией хлебом. Кулаки в с. Б.-Копны скупают у крестьян хлеб и вывозят большими партиями в г. Саратов. Для того, чтобы смолоть хлеб вне очереди, кулаки спаивают работников и заведующего мельницей.

Северо-Кавказский край. В ряде мест Кущевского и Мясниковского районов (Донского округа) отмечается массовый помол зерна на муку. Часть хлеборобов занимается систематическим вывозом и продажей муки на городском рынке… Цены на пшеницу доходят до 3 руб. за пуд. Зажиточные и крепкое кулачество, скупая на месте по 200-300 пуд. хлеба, перемалывают его на муку и увозят на подводах в другие районы, где продают по 6–7 руб. за пуд.

Украина. Кулак хут. Новоселовки (Роменский округ) скупает хлеб при посредстве трех бедняков, которые под видом скупки хлеба для личного потребления заготавливают для него зерно. Кулак закупленное зерно перемалывает на муку и продает на базаре.

Белоцерковский округ. В Фастовском и Мироновском районах кулаки организовали свою агентуру по скупке хлеба, которая заготавливает для них хлеб в окружающих селениях и ближайших районах».

Как видим, на деревенском уровне частник-оптовик и кулак — это один и тот же персонаж, естественный посредник между производителем и рынком. По сути, кулак и нэпман — два звена одной цепи, и интересы у них совершенно одни и те же: подгрести под себя рынок, не пустить туда других игроков, и в первую очередь — государство.

Беда была не только в том, что сами кулаки играли на повышение цен, но еще больше в том, что они вели за собой других крестьян. В высоких хлебных ценах были заинтересованы все, кто хоть что-то вывозил на рынок, и к бойкоту госпоставок присоединялись середняки, которых привлечь по статье 107 нельзя — если применять ее к тем, у кого в амбаре не тысяча, а сотня пудов, то почему бы сразу не начать поголовную реквизицию?

В то же время почти половина хозяйств в стране была настолько слаба, что не могла прокормиться своим хлебом до нового урожая. Высокие цены этих крестьян напрочь разоряли, и они повисали на шее государства. Таким образом, при вольном рынке государство дважды спонсировало торговцев — сперва покупая у них хлеб по высоким, установленным ими же ценам, а потом снабжая дешевым хлебом разоренных этими же хлеботорговцами бедняков. Если в стране существует мощное торговое лобби, оплачивающее политиков, эта перекачка может продолжаться вечно, но нэпманам слабо было купить членов Политбюро. Проще убить…

* * *

 

Все эти проблемы — и мироедство, и взвинчивание цен — в ходе задуманной большевиками аграрной реформы решались экономически, причем довольно быстро. Если учесть вектор развития, то становится ясно, что колхозы, обеспеченные государственными льготами и государственной поддержкой, имеют все шансы за считанные годы превратиться в достаточно культурные хозяйства с вполне приличной товарностью (уже в начале 30-х годов план хлебозаготовок для них устанавливался в объеме примерно 30-35% валового сбора). И что из этого следует? А следует из этого то, что если коллективизировано будет не 5%, а 50% хозяйств, то частники попросту потеряют возможность не то что играть на рынке, а вообще влиять на него — госпоставки колхозов будут покрывать все потребности страны. А с учетом того, что в СССР хлеб населению продавался по очень низким ценам, смысл заниматься хлеботорговлей пропадет напрочь.

Кулак же, лишенный, с одной стороны, выкачиваемого у бедноты за долги хлеба, а с другой — возможности влиять на цены, может торговать продукцией своего хозяйства, как хочет и где хочет. Поставленный в положение не крупного, а мелкого сельского хозяина, он из своей экономической ниши-каморки, ничего ни определить, ни решить не сможет.

Чисто риторический вопрос: смирятся ли безропотно нэпман и кулак с такими планами властей?

Об этом — в следующем материале…

 

автор: Елена Прудникова, писатель-историк